Поэт называл его другом

«И лавр, и темный кипарис
на воле пышно разрослись…»
А. С. Пушкин

Гурзуф — одно из наиболее примечательных мест на пушкинской карте Крыма. Пребывание А. Пушкина в Гурзуфе, как известно любому, кто хоть немного знаком с его биографией, было кратковременным, но он стал для него одним из проявлений «земного рая». Именно на нашей земле его «души настало пробужденье». Нынешний Крым, конечно, отличается от Тавриды пушкинской поры, но, как и прежде, шумит Черное море, высятся крымские горы, сияет «счастливое полуденное небо» и тянутся к нему густо-зеленые стрелы кипарисов. Все это сегодня воспринимается как некая связь с душой нашего любимого поэта.

Героем этого повествования стало дерево, когда-то, пусть ненадолго, бывшее для Пушкина «другом».

Вы не ошиблись, речь пойдет о кипарисе. Счастье, великое наше счастье, что до сих пор сохранилось это чудесное дерево, хранимое священным именем поэта.

На исходе 1824 года из Михайловской ссылки Пушкин пишет письмо другу А.Дельвигу, где вспоминает свою жизнь с семьей генерала Н.Н. Раевского в Гурзуфе. Там читаем: «В двух шагах от дома рос молодой кипарис, каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество» .

Что происходило в душе Пушкина в тот момент? Вряд ли это поддается точной реконструкции. Но, наверняка, воображение способно оживить картинки его гурзуфских дней.

Светает. Теплое дуновение бриза коснулось его лица. Он проснулся, посмотрел в небо, снова удивился южному утру и волшебству мироздания. Это неторопливое созерцание сейчас ему было так необходимо. Впервые за последние месяцы он забыл боль столь недавних петербургских обид и унижений, его покинуло подневольное чувство ссыльного. Зыбкая дорожка утреннего света, переливающаяся на лазурной морской глади, манила к себе. Он в одиночестве вышел из дома. Путь его лежал к морю.

Молодой парк как будто только еще набирался сил, чтобы окончательно проснуться. Еще не так давно это место занимал старый татарский заброшенный сад. Но новый хозяин имения А. Ришелье организовал вокруг дома парк в английском стиле. Француз-садовник Э. Либо высадил экзотические на то время для Крыма растения: пинии, кедры, гранаты, лавры. У дома — кипарисы. С отъездом Ришелье в Париж (1814) ухаживать за парком стал местный татарин Асан, с тех пор

… и лавр, и темный кипарис
На воле пышно разрослись.

То ли незатейливая татарская песня, то ли молитва привлекли внимание юного поэта; кто-то поднимался по тропе. Ему навстречу шагнул садовник Асан, невысокий, юркий, с феской на голове. Пушкин нисколько не удивился; будто давно ожидал этой встречи. Радостное приветствие и рукопожатие. Что сроднило их? А вот что: любовь и привязанность к молодому дереву. Много раз Пушкин слышал о кипарисе и давно хотел посмотреть, какой он. А здесь у дома Ришелье их почти десяток.

Особенно полюбился ему одиноко стоящий молодой кипарис, при встрече с ним весело начинало трепетать сердце юноши, упрямо в глубине его начинало пульсировать это удивительно знакомое и гордое слово: «Ки-па-рис…».

Надо сказать, что на то время кипарисовых деревьев на южном берегу Крыма было очень мало, их завезли сюда древние греки. Лишь с 1815 года Никитский ботанический сад начал снабжать саженцами имения и парки южнобережья. Так что кипарис в Крыму — гость. Где же его родина? Мнения расходятся. Границы естественного обитания достоверно не известны, но общепринято считать, что родина кипариса — Малая Азия, северный Иран, острова Кипр и Крит. Эти деревья своей загадочной темной кроной породили немало любопытных легенд и мифов. Есть две крымские легенды.

Одна из них рассказывает о семье рыбака.

Муж с женой были добрыми и честными людьми, а три их дочери — Тополина, Граната и Кипариса — уродились злыми, ворчливыми. Дочери постоянно попрекали родителей, насмехались над ними. Дело дошло до кулаков.

— О небо, — взмолились родители, — защити нас от наших детей.

Услышали их боги и превратили дочерей в деревья. Младшая дочь застыла в гордом молчании, став кипарисом.

А в другой легенде кипарисом стала влюбленная девушка, отчаявшаяся дождаться своего возлюбленного из дальнего плавания. Она часами стояла на утесе, смотря в морскую даль. Ноги ее проросли в землю корнями.

Иранские легенды считают кипарис порождением рая. В этой связи интересна легенда в книге М. К. Кука «Замечательные явления растительной жизни» (СПб, 1883). В ней повествуется о том, что сын первого человека Адама сразу после смерти отца пробрался в рай, добыл там три семечка райских деревьев, удивительных и красивых, растущих только в раю, вложил их в рот усопшему отцу и похоронил его. Из этих семян на могиле Адама выросли земные деревья — сосна, кедр и кипарис.

В греческих легендах кипарис — прекрасный юноша, нечаянно убивший своего друга — олененка. Кипарис не смог жить с этим грузом в душе и обратился к богам Олимпа за наказанием. И солнцеликий бог Аполлон превратил юношу в дерево с устремленными к небесам ветвями.

Любимый Пушкиным поэт Овидий в «Метаморфозах» так описал это превращение:

Вот уже кровь у него от
                                          безмерного плача иссякла,
Начали члены его становиться
                                          зелеными; вскоре
И волосы, что вокруг белоснежного
                                           лба ниспадали,
Начали прямо торчать и, сделавшись
                                           жесткими, стали
В звездное небо смотреть возносящейся
                                          стройной вершиной.

По некоторым поверьям через стройный ствол кипариса душа светлого человека устремляется к Богу.

Кипарис соединяет в себе жизнь, смерть и горе. В пушкинскую эпоху символика растений широко использовалась в повседневной жизни, искусстве, литературе. Пушкин, безусловно, хорошо знал мифологию, возможно, некоторые фольклорные сказания услышал в Крыму. Гурзуфские впечатления легли в основу строк:

Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило.
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны…

Жизнь Пушкина в Гурзуфе, в свою очередь, породила множество новых легенд, передаваемых из поколения в поколение. Ярким примером служат так называемые легенды о «пушкинском» кипарисе. Одна из первых появилась в печати в 1854 году в «Санкт-Петербургских ведомостях» в письмах писательницы Евгении Тур. Эту же легенду в статье «Пушкин в Южной России» (1861) вспоминает историк П. И. Бартенев: «Постоянные обитатели Гурзуфа, тамошние татары, уверяют, что когда поэт сиживал под кипарисом, к нему прилетал соловей и пел с ним вместе, с тех пор каждое лето возобновлялись посещения пернатого певца, но поэт умер, и соловей больше не прилетал» .

Н.А.Некрасов, будучи знакомым с сыном М.Н.Волконской (Раевской) и читавший эту легенду, в поэме «Русские женщины» облачает ее в стихотворную форму:

У самой террасы стоял кипарис,
                                   Поэт называл его другом,
Под ним заставал его часто рассвет,
                                   Он с ним, уезжая, прощался…
И мне говорили, что Пушкина след
                                   В туземной легенде остался:
К поэту летал соловей по ночам,
                                   Как в небо луна выплывала,
И вместе с поэтом он пел — и, певцам
                                   Внимая, природа смолкала!
Потом соловей — повествует народ —
                                   Летал сюда каждое лето:
И свищет, и плачет, и словно зовет
                                   К забытому другу поэта!
Но умер поэт — прилетать перестал
                                   Пернатый певец… Полный горя
С тех пор кипарис сиротою стоял,
                                   Внимая лишь ропоту моря…

Интерес к «пушкинскому» кипарису возобновился после того, как в Москве 6 июня 1880 года на Тверском бульваре был открыт первый в России памятник поэту работы А. М. Опекушина. Это событие всколыхнуло и жителей Гурзуфа. Они развесили «дощечки с подобающими надписями» на «пушкинском» кипарисе. Эти таблички впервые были упомянуты в печати княгиней Е. Горчаковой .

А. Л. Бертье-Делагард в 1912 году написал работу «Память о Пушкине в Гурзуфе», где делалась «попытка всесторонне рассмотреть такой духовный и художественный феномен, как пребывание А. С. Пушкина в Гурзуфе» . Там читаем: «Как ни мало мы склонны помнить наших великих людей и быть им благодарны, но все же вдохновенные строфы поэта не прошли бесследно на Южном берегу. В Гурзуфе показывают — дом одного владельца, а в нем комнату Пушкина; в парке имения — его кипарис…».

Шло время. Любовь к «пушкинскому» кипарису не угасала. Народ начал слагать новые легенды. В архивах крымского писателя Г. Пяткова записана одна из них. «В Гурзуфе жил старый садовник дед Иван. Сух он был и неказист видом. Рыжеватая бороденка — клинышком. Не было у него ни сына, ни дочери. Как говорится, Бог не дал. Вот перед войной и старуха преставилась. И перенес старик всю любовь свою и привязанность на деревья. Во всей округе дед Иван непревзойденным садовником считался. Если у кого с садом беда стрясется — к нему идут. Тут уж помощь верная: вылечит деревья и дельный совет даст на будущее. Знал старик каждое дерево, каждый кустик. Ко всем относился с большой нежностью и заботой, как отец к детям своим.

Как в любой семье, среди одинаково дорогих родительскому сердцу детей, всегда кто-то один из них получает больше ласки, заботы и внимания, так и у деда Ивана было такое дерево — пушкинский кипарис.

Грянула война. Слышит дед Иван, фашисты уже на горном перевале стреляют. По дорогам и горным тропам потянулись беженцы. Соседи позвали в дорогу и старика.

— Нет, люди добрые, не могу, — ответил садовник и, кивнув в сторону парка, добавил. — Сами посудите, как я детей своих оставлю.

Ходил дед Иван и думал: “Как спасти пушкинский кипарис от фашистского топора? Убрать и спрятать табличку с надписью — какой-нибудь подлец выдаст. А если и не найдется такого, они же, озверелые, все деревья в парке порушат, чтобы до нужного добраться”. И вдруг старика осенило. Подошел он к пушкинскому кипарису, снял с него табличку и перенес на другое дерево: “Ты уж прости меня, что такое делаю. Знаю, ты бы сам так поступил, если бы мог передвигаться. Есть у нас такой закон неписанный: сам погибай, а друга выручай”.

Глухо зашумел в ответ кипарис, словно благодарил за честь великую… А на другой день старый садовник был свидетелем того, как гордо принял этот кипарис смерть от фашистского топора, спасая товарища.

Прошли годы. Одни говорят, что дед Иван и после войны садовником работал. Другие утверждают, что старик ушел к партизанам и погиб в бою с немцами. А молва о нем в народе жива. Жив в Гурзуфе и старина-кипарис. Так же люди приходят к нему в гости, помня его дружбу с Пушкиным. А чуть поодаль от пушкинского кипариса пенек виднеется. Вокруг этого пенька круглый год алые розы цветут…».

Вот такая то ли быль, то ли небыль живет в Гурзуфе. Розы, к сожалению, круглый год не цветут, и пенька никакого нет. А вот соединить легенду с жизнью предложил местный садовод-любитель С. И. Редькин в 1962 году — взамен якобы срубленного кипариса высадить много деревьев. За работу дружно взялись местные жители и отдыхающие: в февральские дни высадили более 50 саженцев, со временем образовавших Пушкинскую аллею гурзуфского парка. Многие устремляются сюда, испытывая потребность побывать здесь, послушать шорох кипарисовых ветвей, в которых живет быстротекущее время и вечность, память о неподдельных чувствах и добрых делах.

Разгадкой крымской тайны Пушкина не одно десятилетие занимаются краеведы, историки, филологи. Но приблизиться к разгадке тайны пушкинского кипариса помогли иные ученые-специалисты. Все дело в том, что до недавнего времени сотрудники музея не располагали точными данными, какой из кипарисов был другом Пушкина. Кипарисов у дома Ришелье несколько. Какой из них «друг»? А. Грибоедов, посетивший это место в 1825 году, пишет в воспоминаниях: «…вид с галереи, кипарисники возле балкона» . Пушкин говорит в письме о том, что его кипарис рос «в двух шагах от дома»...

Так уж исторически сложилось, что пушкинским всегда считался одиноко растущий кипарис, на сегодняшний день расположившийся как бы за домом. Но во времена Пушкина основной вход в здание был с северной стороны, и как раз мимо этого кипариса вела дорожка к морю. Подтверждение этой гипотезе дали ученые-математики, приехавшие в Гурзуф. Экспедицию возглавил доктор технических наук Г. А. Сергеев, последователь В. И. Вернадского в развитии идей учения о ноосфере. Он изобрел прибор — квантовый гравитометром, с помощью которого можно принимать идущие сквозь толщу лет послания. Вот с этим-то прибором и проводились исследования деревьев в парке Гурзуфа. От предполагаемого пушкинского кипариса исходит то же излучение (фиксируемое в цифровом обозначении прибором), которое полностью совпадает с излучением, что идет от известных подлинных личных вещей Пушкина, хранящихся в музеях. Т.е., по убеждению ученых-исследователей, можно считать, что всё, окружавшее человека при жизни, в том числе и растения, несёт в себе информацию о нем. И это прежде всего относится к выдающимся личностям, чье энергетическое воздействие на окружающую среду значительно. В музее Пушкина в Гурзуфе хранится письмо-отчет Г.А.Сергеева, где он пишет: «Кипарис создает локальный, однородный микрогравитационный фон, воздействующий на внешнюю среду. Это обнаружено путем регистрации полимерным детектором прибора, а также на контрольных образцах воды, подвергнутых облучением “поля” кипариса. На химическом уровне закодировано присутствие Пушкина».

Ничего удивительного в этом нет, так как нельзя забывать о том, что поэт всю жизнь мечтал сюда вернуться. И неслучайно его поэтическое завещание, согласно античным мифам о возвращении душ умерших в милые земные пределы, обращено к этому месту:

Там если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит… 

Именно эти строки навели Г.А.Сергеева на мысль, что душа поэта живет в кроне кипариса, а научные изыскания подтвердили это предположение и точно выделили именно этот кипарис.

По этому поводу в печати появилось много публикаций, возобновился всплеск «народной любви» к дереву. Одна из симферопольских женских организаций в канун 200-летия Пушкина возложила срезанные ветки кипариса на могилу Анны Керн. А в гурзуфском музее зародилась традиция выращивать из семян кипариса саженцы и дарить их пушкинским музеям. «Детки» пушкинского кипариса уже поселились в Москве, в Санкт-Петербурге, в Михайловском.

Так что удивительная жизнь пушкинского кипариса продолжается. Его раздвоенная вершина, что крайне редко бывает у кипарисов подобного вида, напоминает силуэты двух влюбленных, может быть, юноши и девушки, или силуэты кучерявой головы поэта и его Музы. Когда ветер дует с моря, «поэт» тянется к «Музе», и думается — «здесь поэт обрел свою Музу»… Это она так часто ему

…услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!  

И до сих пор кажется, что Пушкин стоит рядом и смотрит вместе с тобой на наш «Счастливый край, где блещут воды, лаская пышные брега…».

Как Пушкин относился к флоре? В пушкинских произведениях встречается множество названий растений. Наиболее употребительные названия растений у Пушкина — это роза (более 100 раз) и лавр (около 40 раз). Кипарис упоминается 8 раз 12, и часто в поэзии Пушкина он служит для передачи душевного состояния лирического героя или отражения в его сердце жизненных ситуаций.

В крымской лирике кипарис способствует созданию образа «рая полуденной природы», в других областях его символический характер видоизменяется. Об этом читатель может судить сам, познакомившись с некоторыми пушкинскими строками о кипарисе.

«В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тот час привык к полуденной природе и насаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzaroni13. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством похожим на дружество».

Михайловское. (1824г.)

 

Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где моря теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет;
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись.

(1827г.)

 

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая;
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли, наконец,
Где Тасса14 не поет уже ночной гребец.
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи.
Повсюду я готов.

(1827г.)

 

Записка Жуковскому

Раевский, молоденец прежний,
А там уже отважный сын.
И Пушкин, школьник неприлежный
Парнасских девствениц-богинь,
К тебе, Жуковский, заезжали,
Но к неописанной печали
Поэта дома не нашли
И, увенчавшись кипарисом,
С французской повестью Борисом
Домой уныло побрели.

(1819г.)

 

Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.

(1820г.)

 

«Князь Меньшиков завоевал их тем же средством, каким взята была Рига; чума предала их в его руки и увенчала его лаврами, меж тем как осыпала кипарисом несчастную Лифляндию, Курляндию, Литву и Пруссию».

(1835г.)

 

Многих поэтов, приезжающих в пушкинский Гурзуф, воодушевляет вид могучего кипариса и увиденное ложится в поэтические строки.

 

Сбылись те вещие слова.
И та тропа не зарастает,
Вновь кипариса голова
Двумя макушками кивает.
Две алых розы обвились,
К стволу большому набегая,
И друг поэта кипарис
Святую память сберегает.

Кащеев И. В.
(Москва)
 

 

Здесь был Поэт. Нога его ступала
Под сень чинар, под кипарисов тень.
Природа юга песни напевала —
Здесь новый начинался день,
День русской славы, русского веселья,
Поэзии немеркнущей в веках.
За то поклон, Вам, берега Тавриды,
Поклон тебе, гурзуфский парк.

Берловская В. Д.
(Харьков)

 

***
Гурзуф. Июнь. Рождение поэта
В музее празднуем мы имени Его.
И мне росток вручается заветный —
Потомок кипариса самого.

Подаренный росток стал как родной!
С росточком буду в творчестве расти.
Дух Пушкина теперь везде со мной,
Как талисман хранит меня в пути!

И сердце стало радоваться вслух.
В нем поселилась неземная благодать.
Дух Пушкина — Соборный Русский Дух —
Хочу я все землянам передать!

Дух Пушкина — как Русских Дух в Крыму —
Живет и будет жить в любые времена;
Он сердца истины передает уму,
Напоминая: Русь у нас одна,
И надо всеми силами беречь
И Русский Дух, и нам Родную речь!

Сквозь годы и века летит планета,
И Крым во времени весь устремлен вперед.
Нас берегут Душа и Дух Поэта,
И кипарис, в чьей кроне Дух живет!
***

Владимир Федоров
(Симферополь)

 

***
Двуглавый кипарис хранит
Воспоминанья двух веков…
Сюда — дух Пушкина спешит,
Освобожденный от оков…
Слышны Раевских голоса,
В тиши на даче Ришелье…
Благословляют небеса
Край благодатный на земле!
Жуковский здесь и Грибоедов;
Сонет Мицкевич завершил.
Здесь и сейчас открыты двери
Тому, кто душу не закрыл.
Хранит любовь, печаль и славу —
Красавец Кипарис двуглавый!
***

Александр Батарин
(Николаев)

 

***
К Пушкинскому Кипарису в Гурзуфе

Ты был с Поэтом юн.
Как Он — Ты ныне вечен.
Полетом светлых дум
Ты стал очеловечен.
Тебя он другом называл,
Шептались Вы украдкой.
Ты — первый колыбель качал
Онегинской тетрадке.
Красавец южный — гордый Кипарис —
Твой век с людским не спорит.
Будь так же строен и красив,
Шепчась с ночным прибоем;
И вечной зеленью встречай
Друзей прикосновенье;
Чужие тайны охраняй,
Рождая вдохновенье.
***

Александр Батарин
(Николаев)

 

***
Звезды мерцают над парком старинным,
Дом притаился средь кряжистых крон,
Пушкина дух прилетает незримо,
Тихо скользит мимо древних колонн.

Так же грустит кипарис у веранды,
Будто замедлился времени бег,
Грезится парус далекой шаланды,
Волны ласкают полуденный брег.

Профиль курчавой главы на гардине,
Гнется, как стебель, свечи огонек,
Вечер лавандой синеет в долине,
Сердцу легко после вечных тревог.

Где-то шумит и блистает столица,
Дамы, кареты, игра звонких шпор…
Дух над Юрзуфом парит, словно птица,
Благословляя подлунный простор.
***

Сергей Рыбалко
(Ялта)

 

***
Он молод был, он утром, выбегая,
Взволнованный, земной и вдохновенный,
В движенье листьев и узорах пены
Он красоту для строф своих искал.
И вот тогда они познали дружбу.
Поэт писал и слушал кипарис,
Как строки вдохновенные неслись
Над морем Черным и под солнцем южным.
***

Александр Чаплин
(Москва)

 

***
Сонный берег волна не тревожит,
В дремоте тихо дышит Медведь,
Легкий бриз пробегает по коже,
Горизонт начинает светлеть.

Шорох гальки под медленным шагом
Затихает под вздохом волны,
Все раздумья «курчавого мага»
Расставаньем с Юрзуфом полны.

Наглядевшись от мыса до мыса,
Глаз прищурив, взбежал на обрыв,
Пошептался в тиши с кипарисом,
Дух почувствовал теплой коры.

Солнца лучик по берегу прыснул,
Заиграл, заблестел океан,
Окруженьем, навеянный, в мыслях
Стихотворный родился роман.

Но не скоро застонет бумага
Под его гениальной строкой,
А пока что в тени Аю-Дага
Он вкушает прощанья покой!
***

Адольф Зиганиди
(Ялта)

 

***
Звончей пусть гитары полночной струна.
Звук оборвется вниз,
Тебя не забудет ни наша страна,
Ни твой родной кипарис.

Трель юной Авроры ужель не сполна
Прогнала ночную тень,
А ты в одиночестве будешь до дна
Свою будоражить сень.

Лазоревым цветом пышно расцвел
Тысячелетний тис,
И тянется темными ветвями вверх
Его родной кипарис.

Свиданье с Гурзуфом был не его
Минуты одной каприз.
Страдали все музы, винясь от того,
Что стал сиротой кипарис.
***

Александр Ахаев
(Ялта)

 

***
Поэту

Застывшие в камне брызги грез
Бегут за волной волна,
Прозрачные в небе тысячи звезд,
Средь них лишь одна — луна.

Покинут брегов невеселых Салгир,
Летит в поднебесье и ввысь
Помянутый им наш полуденный мир,
Его родной кипарис.

Взлетела над морем в седой синеве
Его неизбывная грусть,
И в нашей сиротской забытой судьбе
Звучат его рифмы пусть.

В тобою воспетом осеннем раю
Мы повстречаем вновь
Киприды сияние в нашем краю,
Вином возбужденную кровь.

И видится мне: это я одинок,
На Черной падаю ниц,
Поникли унылые проблески слез,
И твой родной кипарис.
***

Александр Ахаев
(Ялта)

 

***
Баллада о Гурзуфском кипарисе

Опальный сын России был судьбою
Из Петербурга занесен в Тавриду.
И здесь у моря он на горном склоне
Увидел кипарис – высокий, стройный!
Спросил: «Не сын ли Древней ты Эллады,
Посланец греков солнечного Кипра?
Что о себе ты мне поведать можешь?»
И кипарис, кивнув зеленой кроной,
Ответил Пушкину: «Открою тайну.
…В далеком прошлом был я человеком,
Парисом нареченным при рожденье.
В младенчестве я матерью был брошен.
Пастух нашел и воспитал как сына.
Подростком помогал отцу усердно,
Не раз от хищников спасал я стадо,
За что меня прозвали Александром,
Что значило по-гречески «защитник».

Я рос голубоглазым и кудрявым,
Был смуглым, ловким, быстрым, Словно ветер,
Мог мчаться на коне по горным кручам.
Признаюсь: женщины меня любили,
И подарить сердца свои желали
Три обольстительницы, три богини.
Супруга Зевса, Гера, мне сулила
За верность  - власть, несметные богатства,
Афина-дева – воинскую славу.
Но предпочел я дар от Афродиты:
Супругом стал прелестнейшей из женщин!
И ненависть с тех пор ко мне питали
Ревнивицы: и Гера, и Афина.
Я был в расцвете лет, когда пронзила
Меня стрела их злой, коварной мести.
Помочь никто уже мне был не в силах.
Смиренно об одном просил богов я,
Чтоб вознесли над грешною землею
Мятежный дух мой. Боги вняли просьбе –
И стал по их я воле кипарисом».

Стоял в задумчивости юный Пушкин.
 - Рассказ печален твой… Судьба Париса
Тяжелым камнем мне легла на сердце.
Увы, хоть я не чту себя пророком,
Но и моя судьба такой же будет…
Однако грусть долой! Я жив и весел!
И, упоенный ароматом хвои,
Твоим любуюсь гордым силуэтом –
Ты словно в небеса летишь стрелою!
Я вижу у тебя, друг, две вершины.
Что за причуда странная природы?
 - Нет, Александр, это символ дружбы
Столь бескорыстной, что не властно время
Ее прервать и за порогом жизни!

…Остались в прошлом дни той южной ссылки.
Тоске и грусти предавался Пушкин
В своем краю, заснеженном, суровом;
Мечтал вновь посетить брега Тавриды,
Увидеться с гурзуфским кипарисом.
За двести лет он возмужал и вырос,
Но верность сохранил поэту-другу,
И потому в народе в наше время
Зовется «пушкинским» он кипарисом.
***

Инна Козеева
(г.Ялта)

 

***
Кипарис

Двуглавый легендарный кипарис.
С ним, юным, подружился здесь Поэт…
Оливы, благородный лавр и тис
Ласкал Селены одинокий свет.

Они не забывали той поры,
Когда в Юрзуфе Александр гостил,
Скрывался от полуденной жары.
Под кронами мечтал или грустил.

Когда все забывались в сладком сне,
Часами слушал Пушкин шепот волн,
Он видел при задумчивой луне
Как по морю плутал далекий челн…

И в полночь Кипарис поведал вдруг,
Как за провинность заколдован был.
И не ласкать теперь ему подруг –
Но пыл в нем, как и прежде, не остыл.

Всевышний пожалел и внял мольбам.
В один два силуэта воплотил,
Чтоб снова прикасался он к губам
Единственной, которую любил…
***

Татьяна Парусникова
(г.Ялта)

 

Литература:

1. Пушкин А.С. — А.А.Дельвигу. Михайловское, декабрь, 1824 г. // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 т. / Под ред. М. А. Цявловского. М.; Л.: Academia, 1938. Т. 6. С. 92.
2. Пушкин А. С. «Когда порой воспоминанье» // Пушкин А.С. Указ.соч. Т. 1. С. 592.
3. Пушкин А.С. «Редеет облаков летучая гряда…» // Пушкин А.С. Указ.соч. Т. 1. С. 279.
4. Бартенев П.И. Пушкин в Южной России // Пушкин в Тавриде: Сб. литературно-краеведческих статей. Симферополь: Таврия, 1995. С. 19.
5. Некрасов Н.А. Русские женщины // Некрасов Н. А. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Правда, 1979. Т. 2. С. 293.
6. Горчакова Е. Воспоминания о Крыме. М., 1881. С. 164–165.
7. Пушкин в Тавриде: Сб. литературно-краеведческих статей. Симферополь: Таврия, 1995. С. 163.
8. Бертье-Делагард А.А. Память о Пушкине в Гурзуфе // Пушкин в Тавриде: Сб. литературно-краеведческих статей. Симферополь: Таврия, 1995. С. 69.
9. Грибоедов А.С. Сочинения. М.: Художественная литература, 1988. С. 425.
10. Пушкин А.С. Люблю Ваш сумрак неизвестный. ПСС.-М: Воскресенье, 1998. Т.2., с.700
11. Пушкин А.С. Евгений Онегин.// Указ.соч. т.3 с.141
12. Число употреблений указано по «Словарю языка Пушкина».
13. lazzaroni (итал.) – нарицательное прозвище беспечно живущего, без определенных занятий человека.
14. Токвадо Тассо (1554-1595) – композитор, октавы которого пели венецианские гондольеры в XVIII веке.

 

вернуться:

Публикации

Главная: Карта сайта